Индейская душа (часть IV:Варварство и Моральный Кодекс)
ИНДЕЙСКАЯ ДУША
IV. ВАРВАРСТВО И МОРАЛЬНЫЙ КОДЕКС
Задолго до того, как я что-либо услышал о Христе, или увидел белого человека, я получил от необразованной женщины понятие морали. Сама дорогая Природа помогла ей научить меня вещам, простым, но очень важным. Я узнал Бога. Я понял, что есть добро. Я увидел и полюбил истинно прекрасное. Цивилизация не научила меня ничему лучшему!
Ребенком я умел давать; я забыл эти приличия, став цивилизованным. Я жил естественной жизнью, как теперь живу искусственной. Любая милая галька была мне ценной тогда; и я почитал каждое живое дерево. Теперь я молюсь с белыми людьми перед раскрашенным пейзажем, чья цена измеряется долларами! Так уничтожен индеец; так и природные камни измельчают в порошок, делая искусственные кирпичи, из которых можно построить стены современного общества.
Первый Американец смешивал свою гордость с необычным смирением. Духовное высокомерие было чуждо его характеру и воспитанию. Он никогда не утверждал, что членораздельная речь доказывает превосходство над бессловесными тварями; он даже считал ее опасным даром. Он верит в проникновенном молчании - признаке настоящего равновесия. Молчание - вот совершенное самообладание или баланс тела, ума и духа. Человек, всегда спокойно и непоколебимо сохраняющий себя в житейских бурях - не лист, трепещущий на дереве, не рябь на глади светлого озера, - вот в уме неграмотного мудреца идеал отношения к жизни и поведения.
Если Вы спросите его: «Что есть молчание?», он ответит: «Это - Великая Тайна!», или «Священное молчание - Его глас!» Если Вы спросите: «Что является плодами молчания?», он скажет: «Самообладание, истинная храбрость или выносливость, терпение, достоинство и уважение. Молчание - краеугольный камень характера». «Удерживайте ваш язык в юности, - сказал старый руководитель, Вабашав, - и к старости у Вас может созреть мысль, которая послужит вашему народу!»
В миг, когда человек почувствует идеальное тело, гибкое, симметричное, изящное и терпеливое - в тот миг он заложит основу моральной жизни! Ни один человек не может питать надежду поддерживать такой храм духа после юности, если он не сумеет сдерживать потворство своим слабостям. На этой истине индеец строит строгую систему физического воспитания, социальный и моральный кодекс, закон своей жизни.
Еще ребенком постигал он высокий идеал человеческой силы и красоты, достичь которой можно было только строгой умеренностью в еде и в сексуальных отношениях, а также суровыми и настойчивыми тренировками. Он желал быть достойным звеном в цепи поколений, чтобы не уничтожить своей слабостью силу и чистоту крови, которых достигла ценой великого самоотречения длинная череда его предков. Иногда он должен был недолго поститься, а излишнюю энергию спускать посредством тяжелого бега, плавания и паровой бани. Физическая усталость особенно вместе со строгой диетой, являлась надежным заслоном для чрезмерных сексуальных желаний.
Личная скромность воспитывалась с ранних лет как защита, вместе с прочным чувством собственного достоинства и гордостью за семью и нацию. Частично это выполнялось тем, что ребенок с самого рождения постоянно был представлен общественному мнению. Его появление в мир, особенно, если он был первенцем, часто публично объявлялось глашатаем, и сопровождалось раздачей подарков старикам и беднякам. То же самое происходило, когда он делал первый шаг, когда прокалывали его уши, и когда он убивал его первую дичь; его ребяческие успехи и рост были известны всему роду, его более крупной семье, и он мужал со спасительным чувством, что сохраняет свою хорошую репутацию.
Юноша поощрялся к раннему служению обществу, в нем развивались здоровые амбиции лидера и подателя пиров, а им он мог стать, только будучи правдивым, щедрым и храбрым, никогда не забывая к тому же о личных целомудрии и чести. У многих церемониальных обычаев был особое моральное влияние; женщина строго изолировалась в определенные периоды, и молодому мужу запрещали приближаться к собственной жене при подготовке к войне или к любому религиозному событию.
Общественное или племенное положение индейца полностью основывалось на его личной добродетели, и ему никогда не давали забыть, что он живет не сам по себе, а среди своего племени и рода. Привычка к полному самообладанию были установлены издавна, и его не окружали неестественные условия или сложные искушения, пока он не встретился и был побежден более сильной нацией.
Чтобы строго сохранить честь молодых мужчин и женщин, у нас соблюдались, как я помню, ежегодные церемонии полурелигиозного характера. Одной из самых серьезных был священный «Пир Девственниц», который, когда давалась впервые, был равносилен публичному оглашению, что девушка достигла брачного возраста. Глашатай, делая круг по селению среди типи, объявлял о пире примерно так:
«Милая Ласка, дочь Храброго Медведя, разожжет завтра свой первый девичий костер! Все вы, кто никогда не уступали мольбе мужчины, кто не губил свою невинность, вы одни приглашены подтвердить снова перед Солнцем и Землей, перед вашими товарищами и перед Великой Тайной целомудрие и чистоту вашего девичества. Прибудьте, о, вы, все, кто не знали мужчины!»
Все селение сразу проявляло интерес к предстоящему событию, которое по общественной важности считалось следующим после Пляски Солнца и Великой Знахарской Пляской. Оно всегда проходило в разгаре лета, когда много различных родов собирались вместе для летних празднеств, и проводилось в центре большой круглой лагерной стоянки.
Чертили два круга, один в другом, возле скалы, грубо похожей на сердце, ее раскрашивали красной краской, а по другую сторону скалы в землю втыкались нож и две стрелы. Внутренний круг был для девушек, а внешний для их бабушек или наперсниц, которые, как предполагалось, прошли возраст климакса. Участниц пира окружало много публики, и порядок охраняли воины с самой высокой репутацией. Любой мужчина среди зрителей мог подойти и бросить обвинение девушке, которую он считал недостойной; но если обвинитель не сумел бы доказать обвинение, воины должны были строго наказать его.
Каждая девушка по очереди приближалась к священной скале и со всей торжественностью клала на нее ладонь. Это было религиозное объявление ее девственности, ее клятва оставаться чистой до замужества. Если она когда-либо нарушит девичью присягу, то добро пожаловать этот острый нож и те острые стрелы!
Наши девы честолюбиво жаждали посетить множество таких пиров перед браком, а иногда случалось, что девушка была вынуждена дать пир из-за слухов о ее поведении. Так она бросала вызов сплетникам, чтобы те доказали свои слова! Подобный пир иногда давался молодыми мужчинами, для кого правила были еще строже, и мужчина не мог посетить этот пир, если много говорил о любви к девушке. Среди нас считалось высокой честью получить заслуги на войне и на охоте, но выше всего было получить приглашение заседать в совете, если юноша не говорил еще ни с одной девушкой кроме своей сестры.
Мы верили, что любовь к имуществу - слабость, которую надо преодолевать. Стремление к материальному, если дать ему путь, в свое время разрушит духовное равновесие человека. Поэтому ребенок должен с малых лет познать красоту щедрости. Его учат отдавать то, что он ценит больше всего, и чтобы он испытывал счастье дарения, его с детства делают семейным дарителем. Если ребенок склонен к жадности или цепляется за свои маленькие вещи, ему рассказывают легенды, повествующие о презрении и позоре, падающем на скаредного человека. Публичная раздача даров - часть каждой важной церемонии. Она связана с празднованием и рождения, и свадьбы, и смерти, и соблюдается всякий раз, когда желательно оказать честь какому-нибудь человеку или событию. В таких случаях общепринято раздать все до полного обнищания. Индеец в своем простодушии буквально отдает все, что имеет, родственниками и гостям другого племени или рода, но, прежде всего бедным и старым, от кого он не рассчитывает получить ответный подарок. В конце концов, это - дар «Великой Тайне», религиозное подношение, может, малоценное само по себе, но в мыслях дарителя оно несет значение и награду истинной жертвы.
О сиротах и стариках неизменно заботятся не только ближайшие родственники, но и весь род. Любящие родители гордятся, когда их дочери посещают несчастливых и беспомощных, приносят им еду, расчесывают их волосы, и чинят одежду. Имя «Винона» даруется самой старшей дочери, и ясно подразумевает эти действия, и девушка, потерпевшая неудачу в благотворительности, не будет считаться достойной такого имени.
Мужчина, искусный охотник, и его жена, понимающая их удачу, дают много пиров, куда заботливо приглашаются старейшины рода; тем самым признается, что они пережили лучшие свои дни, и теперь ничего не любят так сильно, как поесть в хорошей компании и жить прошлым. Старики, в свою очередь, стараются вознаградить щедрость хозяина небольшой речью, где они к случаю восхваляют храбрые и щедрые дела его предков, и в конце поздравляют его самого, как достойного преемника благородной линии. Так его репутация охотника и подателя пиров известна не менее чем великого воина - он имеет известное имя и считается «человеком мира».
Истинный индеец не ценит ни свое имущество, ни свой труд. Его щедрость ограничена только его силой и дарованиями. Он считает честью, когда его выбирают для трудной или опасной службы, и постыдится просить за нее награды, сказав скорее: «Позвольте выразить тому, кому я служу, благодарность за его воспитание и понятия чести!» Но он признает права собственности. Украсть у кого-то из своего племени было настоящим позором, и если это открывалось, кличка «Ваманон», или Вор, закреплялось навсегда как неизменное клеймо. Единственным исключением из правил была еда, которая всегда считалась свободной для голодного, если не было никого, чтобы предложить ее. В индейской общине не существовало иной защиты кроме морального закона, ибо у нас не было ни замков, ни дверей, и все лежало открыто и легко доступно всем посетителям.
Имущество врага - военная добыча, и всегда допустимо реквизировать его, если возможно. Однако, в старые дни было не так много грабежа. До прихода белого человека фактически было мало соблазнов или возможностей ограбить врага; но в наши дни «кражи коней» у враждебных племен стала всеобщей, и почти бесчестной. Войну мы считали установлением «Великой Тайны» - организованный турнир или испытание храбрости и ловкости с созданными правилами и «зачетами» для желающих чести орлиного пера. Она поддерживала развитие мужественности, и ее мотивы были рыцарственными или патриотическими, безо всяких территориальных захватов или уничтожения братского народа. В прежние времена сражение или стычка обычно длилась целый день, с великим показом отваги и умениями в верховой езде, но едва ли с поля боя уносили больше убитых и раненых, чем уносят сейчас с поля во время университетской футбольной игры. Убивший в сражении человека должен был носить траур в течение тридцати дней, раскрасив черным лицо и распустив волосы по обычаю. Он, конечно, не считал грехом взять жизнь врага, и церемониальный траур был просто знаком почтения к ушедшему духу. Убийство не участвующих в войне сторон, вроде женщин и детей, частично объясняется фактом, что в первобытной жизни женщина без мужа или защитника находится в жалком положении, и предполагалось, что дух воина будет более доволен, если его вдова и сироты не останутся ни страдать, ни плакать.
Скальп первоначально брался только лидером военного отряда, и в тот период никаких других увечий не практиковалось. Это был маленький клок волос, квадрат не больше трех дюймов, который носили только в течение празднования тридцати дней с победы, и после с почестями захоранивали. Буйная жестокость и более варварские военные обычаи усилились с прибытием белого человека. Он принес с собой свирепое спиртное и смертельные оружие, которые пробудили наихудшие страсти индейца, вызывая в нем месть и алчность, ведь белый человек даже предложил премии за скальпы невинных людей, женщин и детей. Убийство внутри племени было тяжелым проступком, искупление за которое назначалось советом, и часто случалось, что убийца платил за вину собственной жизнью. Он не делал попыток убежать или уйти от правосудия. То, что преступление совершилось в лесной глуши или глубокой ночью и не было засвидетельствовано ни одним человеческим глазом, не имело разницы для его ума. Убийца был всецело убежден, что все известно «Великой Тайне», и поэтому он непоколебимо держал испытание перед старыми и мудрыми людьми из рода жертвы. Его собственные семья и род никоим образом не могли попытаться извинить или защитить его, но судьи рассматривали все известные обстоятельства, и если оказывалось, что он убил, обороняясь, или вследствие подстрекательства, его могли освободить после тридцатидневного траура в одиночестве. В ином случае ближайшие родственники убитого были уполномочены взять его жизнь; и если они отказывались от этого, как часто случалось, он оставался изгоем рода. Умышленное убийство было редким происшествием до дней виски и пьяных драк, ибо мы - не жестокий и не вздорный народ.
Хорошо помнят, что Вороний Пес, убивший вождя сиу Крапчатого Хвоста в 1881 году, хладнокровно сдался, был допрошен и осужден судами в Южной Дакоте. После осуждения ему была дадена значительная свобода в тюрьме, какой, возможно, не пользовался ни один белый человек, находящийся под смертным приговором.
Причиной такого его поведения было торжественное дозволение, полученное от его народа почти тридцатью годами ранее, когда Крапчатый Хвост, опираясь на военных, которым он помогал, захватил место вождя. Вороний Пес дал клятву убить вождя, в случае, если тот когда-нибудь предаст или опозорит имя Брюле Сиу. Нет сомнений, что Крапчатый Хвост совершал преступления, и публичные и частные, был виновен в злоупотреблении служебным положением и в грубых нарушениях морали; поэтому его смерть была делом не личной мести, а именно возмездия.
За несколько дней до своей казни Вороной Пес попросил разрешения посетить дом и попрощаться со своей женой и близнецами-сыновьями, которым было тогда около девяти или десяти лет. Странно говорить, но просьба была удовлетворена, и осужденный человек отправился домой под эскортом помощника шерифа, а сам шериф остался в индейском агентстве, просто предложив своему заключенному сообщить о себе на следующий день. Когда тот не появился в указанное время, шериф послал за ним индейскую полицию. Полиция не нашла его, а жена просто сказала, что Вороной Пес пожелал ехать в тюрьму один и прибудет туда в назначенный час. Все сомнения исчезли на следующий день, когда пришла телеграмма из Рапид-Сити, в двух сотнях миль оттуда, которая гласила: «Вороной Пес только что сообщил о себе у нас».
Инцидент привлек общественное внимание к индейскому убийце, и его неожиданным результатом было, что дело повторно открыли и Вороного Пса оправдали. Он все еще жив, крепкий человек лет семидесяти пяти, и очень уважаем среди своего народа.
Говорят, когда-то, давным-давно, и ложь была у нас уголовным преступлением.
Преднамеренный лжец, как считалось, способен на любое злодеяние за ширмой трусливого вранья и двуличия, разрушитель взаимного доверия приговаривался к смерти за все разом, чтобы зло не могло пойти дальше.
Даже наихудшие враги индейцев, обвиняющие его в вероломстве, кровожадности, жестокости и похоти, не отрицали его храбрость, но в их умах эта храбрость была невежественной, зверской и фантастической. Индеец же считал храбрость наивысшей моральной добродетелью, для него она состояла не столько в агрессивном отстаивании своих прав, сколько в полном самообладании. Истинный храбрец, мы заявляем, не уступает ни гневу, ни страху, ни желаниям и ни мукам; он - всегда хозяин себе; его храбрость поднимается на высоты рыцарства, патриотизма, и настоящего героизма.
«Пусть ни холод, ни голод, ни боль, ни боязнь их, ни клыки опасности, ни сами челюсти смерти не препятствуют тебе в выполнении доброго дела», сказал старый вождь разведчиков, которые отправились искать бизонов в середины зимы, чтобы помочь голодающим людям. Это было его простодушное понимание храбрости.
